ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ПУБЛИЦИСТИКА ШОУ

В обширном наследии Шоу немалое место занимает публицистика, затрагивающая самые различные стороны общественной жизни Англии. Писатель широко использовал в публицистических целях жанр предисловия, весьма характерный для Шоу-драматурга. Шоу заметил как-то, что он следовал английской традиции предпосылать пьесам вступления и касался в них не только эстетики, но и проблем, волновавших его как социолога и мыслителя. Публицистика Шоу является продолжением его работы художника, и даже противники Шоу расценивали ее как образец богатого, живого английского языка. Во второй период творчества Шоу отводит больше места вопросам политическим и социальным, чем эстетическим, хотя и не отказывается от них полностью. Объясняется это не пренебрежением к проблемам искусства, а возросшим интересом писателя к процессам общественно-политической борьбы.

Шоу-публицист подвергает самой острой критике социальный строй Англии, осуждает политику империалистических захватов и войн. В крупных публицистических работах второго периода («Справочник для рассудительной женщины по социализму и капитализму», 1928, и «Политический справочник для всех», 1944) — при всей противоречивости, теоретической необоснованности некоторых положений—Шоу выступает как противник социального неравенства и уделяет много внимания Советскому Союзу и его достижениям. Критика капитализма принимает особенно острую форму и разнообразный характер (полемические письма в редакции, памфлеты, предисловия и т. д.). Особенно плодотворно Шоу применяет в публицистике, как в своеобразной форме и в драматургии, метод контрастного сопоставления двух систем, подчеркивая преимущество социалистического уклада жизни для свободного развития человеческой индивидуальности.

Первая мировая война вызвала острую реакцию передовых умов Европы. Выдающиеся мастера культуры — Максим Горький, Анри Барбюс, Ромен Роллан, Бернард Шоу и др. — выступали с обличениями кровавой империалистической бойни. В памфлете «Война с точки зрения здравого смысла» (1914) Шоу обвинил в развязывании войны не только немецких, но и английских империалистов. Шоу высказывал даже дерзкую мысль, что солдатам враждующих армий следовало бы перестрелять своих офицеров, разойтись по домам и там в деревнях снять с полей урожай, а в городах — произвести революцию. Вместе с тем Шоу сомневался, что английские солдаты смогут проявить столько здравого смысла.

Смелое выступление Шоу вызвало яростные нападки, и автор памфлета «Война с точки зрения здравого смысла» приобрел репутацию непатриотического, пронемецкого социалиста. Карикатуристы изощрялись в нападках на писателя, изображая его в виде некоей помеси ирландского сеттера с немецкой овчаркой, украшенной Железным крестом на кончике хвоста.

Мужественное поведение писателя нашло отклик у Горького, высоко ценившего дарование Шоу. Осенью 1915 года Горький писал Шоу:

«До меня дошел радостный слух о том, что Вы стоите вне хаоса страстей, возбужденных безумной войной, которая истребляет миллионы наиболее активного, наиболее способного к творчеству населения нашей планеты.

Если Вы позволите мне сказать откровенно, я скажу, что я не ожидал видеть Вас, одного из самых смелых людей Европы, ослепленным и оглушенным впечатлениями мировой катастрофы. Скептицизм англосакса — это, может быть, лучшее, до чего додумался мир, и Вам, Шоу, это лучшее свойственно в высокой степени, как о том говорит все, что посеяно Вами в мире.

Я надеюсь, что Вы не найдете эти слова неуместными, — мне продиктовало их чувство моего уважения к Вам, восхищения перед Вами».

Шоу, по его словам, был против войны, но «он не был тем, кого французы именуют пораженцами», как не был и оборонцем, не был хотя бы потому, что всегда остро ощущал себя «ирландцем, свободным от эмоционального английского патриотизма».

Публицистика Шоу после Октября, как и его драматургия, вся в огненных отсветах минувшей войны; она полна горьких размышлений об ее опустошительном характере и дальнейших судьбах буржуазной цивилизации. Шоу начинает замечать, что в исторических потрясениях мировой войны рождается нечто противоположное тому, чего хотели бы ее инициаторы, возникает революционная ситуация. Об этом Шоу прямо и с явным удовлетворением пишет в одном из писем к Фрэнку Харрису, вернувшись из поездки по Западному фронту (Шоу был во Фландрии в феврале 1917 г.):

«Добрые вести из России, не так ли? Не совсем то, чего намеревались добиться воюющие стороны, во всяком случае не более, чем когда Бисмарк в 1870 году добивался сделать Францию республикой, но пути господни неисповедимы. Вероятно, это не последний сюрприз, который всевышний нам уготовил».

Предвидения Шоу оправдались, исторический сюрприз действительно не был последним: за Февралем пришел Октябрь. В его защите Шоу находил источник вдохновения и оптимизма. Он умел вдоволь посмеяться над теми политиками, которые с тупым ожесточением хотели бы повернуть историю вспять. Шоу отлично чувствовал историческую зыбкость их позиций, будь то Черчилль, Каутский или Гайндман.

Шоу считал, что его долг социалиста заключается в том, чтобы активно вмешиваться в идейно-политическую борьбу, раскрывать подлинное лицо вдохновителей интервенции и изобличать своекорыстный характер «капиталистической русофобии». Шоу не мог не задумываться над тем фактом, что фабианская политика приносит горькие плоды. Созданная при поддержке фабианцев лейбористская партия, по верному замечанию Шоу, только номинально являлась социалистической. Иные ее лидеры были далеки от социализма и с необычайной злобой поносили «русскую коммунистическую революцию».

В полемическом единоборстве с врагами социализма Шоу одерживал победы именно потому, что отстаивал идеалы социализма как самого справедливого общественного строя, освобождающего человеческую личность от нищеты и духовной деградации. В этом был пафос его острокритических, а порой и самокритических выступлений, в которых в той или иной степени отражалась и переоценка ценностей.

Шоу не боялся подвергнуть пересмотру свои ошибочные суждения и прогнозы о ходе исторических событий. В интересном сборнике «Что я действительно писал о войне» (сюда вошел и его знаменитый памфлет «Война с точки зрения здравого смысла») Шоу признавал, что он переоценил в своем памфлете прочность, устойчивость царизма в крестьянской России и не увидел перспектив революции. Он шутливо добавил, что разумно поступили лишь русские солдаты, повернувшие свои штыки против царя и помещиков.

Шоу бичевал государственных деятелей и политиков Европы, в том числе Черчилля, которые разжигали антисоветскую истерию и вдохновляли на «крестовый поход» против большевизма тех, кто «оказывал финансовую помощь военным авантюристам, которые пытались восстановить царизм». Шоу видел, что интервенция — несправедливое, безнадежное и реакционное дело, что ее организаторы ведут опасную игру Он иронически замечал, чго антисоветский поход жег руки его организаторам, как горячий картофель, и им приходилось принимать во внимание угрожающее проявление недовольства английского пролетариата, провозгласившего призыв: «Руки прочь от России». И ясно, на чьей стороне симпатии Шоу, увидевшего в активном сопротивлении английского пролетариата весомую общественную силу, которая способна оказать отрезвляющее воздействие на реакционеров, готовых во что бы то ни стало задушить революцию.

Писатель отчетливо различал, как по-разному относились к революции в России и ее вождям эксплуататорские классы, с одной стороны, и пролетарии — с другой. С точки зрения эксплуататоров, отмечал Шоу, священной задачей было стереть с лица земли вождей революции, в то время как с пролетарской точки зрения в России они делали то, что «мы должны были сделать. », но не сделали, и в чем заключена единственная надежда цивилизации.

Для Шоу русский солдат, борющийся за молодую Россию, — это человек с ружьем, который борется за то, за что жизненно необходимо сражаться, как бы ни была ожесточенна схватка с врагами революции. «Может быть, это и есть жестокость, — писал Шоу, — но в таком случае это очень практическая и хорошая жестокость».

В таком же направлении идет мысль Шоу в книге «Что я действительно писал о войне», ибо он отлично сознает, что единственный путь защитить завоевания революции от интервентов и белогвардейцев — это героическая вооруженная борьба советского народа. Он указывает, что вожди революции были реалистически мыслящими людьми, они знали, что надо любой ценой отстоять свои идеи: поднялась белая гвардия, «но молодая Россия чудом восстала в образе Красной Армии и. развеяла ее». Армии интервентов, по замечанию Шоу, раскалывались, как орехи, под ударами Красной Армии. И эта победа, доставшаяся дорогой ценой,— победа исторической справедливости.

Внимание Шоу, как видим, было обращено на Россию, и в своей публицистике он в первую очередь живо откликался на происходившие там события всемирно- исторического значения, жадно присматривался к новому социальному строю и открыто выражал свои симпатии к нему. Такое понимание событий Октября обусловило в дальнейшем силу Шоу. Это важное обстоятельство нельзя игнорировать, как нельзя упускать из виду и сложности, противоречивости духовных исканий Шоу в послеоктябрьскую пору. Шоу терзали свои сомнения, у него были свои предубеждения и ошибочные представления в понимании исторического процесса. Октябрьская революция, опыт строительства социализма постепенно размывали основы его фабианских взглядов на развитие общества, но процесс изживания реформистских иллюзий был все же крайне трудным.

В новой экономической политике Шоу, например, усматривал выражение фабианской политики, но он не находил, что это фатальное отступление социализма перед капитализмом. Шоу указывал, что Ленин заложил прочные основы для социалистического эксперимента, что он контролирует положение. На поднятый А. Хендерсоном весной 1924 года вопрос о будущем России Шоу еще не мог с уверенностью ответить. Но чем больше побед социализм одерживал, тем прочней становилась уверенность Шоу в том, что путь, намеченный Лениным, приведет к успеху.

По словам Арчибальда Хендерсона, над Гербертом Уэллсом смеялись, когда он вернулся из поездки в Россию и рассказывал о грандиозных замыслах «кремлевского мечтателя». Насмешек не избег ни настоятель Кентерберийского собора Хьюлет Джонсон, ни Шоу, ни другие английские деятели, стремившиеся постигнуть правду о Советской России и преодолеть стену предвзятости и предубеждения. Шоу смело парировал удары врагов социализма, иронически относившихся к его новому «увлечению» как к утопической причуде эксцентричного человека. Серьезные исследователи творчества Шоу, совсем не разделявшие его симпатии к Октябрю, однако, не могли не отметить его устойчивого и все воз-растающего интереса ко всему, что происходило в Советской России.

«Шоу начал относиться с глубочайшим интересом к советскому эксперименту», — пишет Хендерсон. После того как в 1929 году был принят первый пятилетний план, заложивший фундамент социалистической экономики, и период нэпа остался позади, Шоу увидел, что стихия нэпа, которая всегда была под неослабным и твердым контролем, окончательно укрощена. Победили те, кто вел корабль по пути социализма. Все сомнения неизбежно рассеивались, и это вселяло в Шоу уверенность, это вдохновляло его.

Сдвиги в сознании Шоу под влиянием исторических событий вызревали постепенно и медленно, но наличие их было бы несправедливо отрицать. Это, в частности, вынужден признать Эрик Бентли: «Первая мировая война и русская революция открыли Шоу глаза на многие вещи».

Принципиальное значение имеет полемика Шоу с Майером Гайндманом — одним из лидеров английских социалистов, противником Октября.

По признанию Пейдж Арнот, Шоу с возмущением говорил о тех людях, которые до войны высоко отзывались о революции, а потом, когда революция совершилась, повернули вспять. Шоу называл политиков подобного типа «литературными анархистами». К их числу он, очевидно, относил и Майера Гайндмана, о книге которого «Эволюция революции» Шоу отозвался с убийственной иронией.

В свое время Шоу остановил свой критический взгляд на книге Гайндмана «Летопись событий жизни», опубликовав на нее свой отзыв в журнале «Нейшн» (октябрь 1911 г.). От проницательного обозревателя не ускользнули некоторые особенности облика Гайндмана: его самовлюбленность, самодовольство, сварливость — именно то, что Энгельс подмечал в Гайндмане, называя его «неисправимым интриганом и завистником». По отзыву Шоу, книга Гайндмана — летопись событий, инцидентов, но не книга характеров, раскрытых со всей глубиной.

Отклик Шоу на книгу Гайндмана «Летопись событий жизни» воссоздает атмосферу споров, взаимных счетов и обид, которые возникали накануне войны между лидером социалистов и фабианцами Шоу отстаивал программу Фабианского общества и его методы, обнаруживая типичное фабианское неверие в революционные возможности рабочего класса, — в возможности «толпы», проявляя субъективизм в оценке движущих сил истории. Он не отказывает себе в удовольствии позабавиться над своим оппонентом, представляет его как беспочвенного позера.

Споры между Шоу и Гайндманом разрешила история; позиции оппонентов парадоксально менялись. Гайндман все больше соскальзывал на позиции социал- шовинизма, на позиции Джона Булля, оправдывающего морские вооружения Англии Шоу сложным и трудным путем постепенно приближался к позиции человека, сочувственно относящегося к революционной ломке устоев старого мира.

«Старый революционер и новая революция» — так Шоу озаглавил критический анализ новой книги Гайндмана «Эволюция революции», опубликованный в журнале «Нейшн» в феврале 1921 года Рецензент не скрывает своего иронического изумления: историческая концепция, сторонником которой раньше провозглашал себя Гайндман, казалось бы, понуждала его совсем по-иному отнестись к «новой революции»! Ведь его книга вышла в тот исторический момент, когда огромнейшая из всех европейских стран подвергала его доктрину «экспериментальному испытанию» в беспрецедентном масштабе. «И эта ситуация становится еще пикантней от того неожиданного факта, что Гайндман совершенно отрекается от Ленина, как он отрекается от Кромвеля или Робеспьера. Английский архимарксист столкнулся лицом к лицу с осуществлением всех символов своей веры: с крушением капитализма, экспроприацией экспроприаторов, разрешением от бремени старого общества, чреватого новым, при содействии sage-femme la Force, с диктатурой пролетариата и ликвидацией буржуазии как социального класса. И вместо того, чтобы воскликнуть «Vive la Revolution! » и ринуться складывать пожитки для поездки в Москву и торжественного открытия памятника Марксу, он превосходит самого Черчилля в поношении большевиков».

В блестящей полемике Шоу с Гайндманом истина на стороне Шоу, ибо он со всей серьезностью хочет воспринять уроки истории и защитить революцию от несправедливых нападок. Аргументация Гайндмана ему кажется совершенно несостоятельной, не выдерживает ни строго логического, ни исторического анализа и находится в вопиющем противоречии с той концепцией истории, которую Гайндман когда-то, казалось, разделял.

Поучительная полемика Шоу с Гайндманом обнаруживает разительный контраст двух подходов в оценке значения Октябрьской революции: умную, трезвую проницательность одного подхода и слепоту, предубежденность, нежелание считаться с фактами и вникнуть в истинный смысл великих революционных перемен — другого. Один искренне стремится все понять и защитить; другой с рвением, достойным лучшего применения, все отвергает, прикрывая свои атаки ссылками на марк-систскую теорию.

«В заключение господин Гайндман, — пишет Шоу,— вновь обращается к историческому детерминизму и декларирует, что большевизм должен потерпеть поражение потому, что экономические условия не созрели». В своих суждениях о «границах исторического детерминизма» Гайндман не находит места для России и ограничивается зловещими прогнозами. Шоу не склонен верить пророчеству Гайндмана, для которого на свете существует прежде всего Англия и только Англия. В политическом облике Гайндмана Шоу подчеркивает черты Джона Булля. Он находит весьма любопытным тот факт, что Гайндман возлагает теперь упования на мирный парламентский переход от капитализма к социализму. А главное — строй его мыслей далек от позиции интернацио-нализма, в его образе мыслей и во всех его поступках преобладает шовинизм: это Шоу убедительно вскрыл в ходе блистательной и острой полемики с автором книги «Эволюция революции» — полемики, позволившей нам по-новому оценить вклад Шоу в обличение тех, кто пытался очернить Октябрьскую революцию. «Мистер Гайндман декларирует, что делать силу повивальной бабкой прогресса значит отказаться oi всей марксистской доктрины (подчеркивается в конце каждой главы его книги), что сила не может предвосхищать исторический момент и что преждевременные революции, подобно Крестьянской войне или мятежу Бабефа, обречены на поражение».

Но подобные исторические факты, верные сами по себе, возражает Шоу, не могут служить доказательством, что большевизм преждевременен, что он не подготовлен всем ходом истории. «Кто может сказать, что исторический момент не наступил в России? » — прямо ставит вопрос Шоу Конечно, не Гайндман, он не имеет для этого никаких реальных оснований Кто может сказать, что не наступил такой исторический момент, когда контроль буржуазии над промышленностью и правительственной армией ослабел и власть можег перейти в руки лидеров пролетариата, в руки классово сознательных лидеров, как их определил Маркс, — спрашивает Шоу. Внимательно присматриваясь к исторической си-туации в России, Шоу отвечает на свой вопрос положительно: условия для перехода от капитализма к социализму здесь вполне созрели, и в этом утверждении он решительно расходится не только с Гайндманом, но и со многими другими противниками Ленина и ленинизма.

Шоу высоко оценивает усилия большевиков возродить разрушенную войной экономику страны, защитить новый строй от происков контрреволюции, которую они безжалостно подавляют. «Советское правительство не повинно ни в одной из тех ошибок, в которых Гайндман упрекает луддитов и Парижскую коммуну». Оно показало себя способным одержать верх над своими врагами. Несмотря на золото Черчилля и снаряжение Фоша, армии Колчака, Деникина и Врангеля были разбиты. Большевики победили потому, что они правы «И если, как утверждает Гайндман, большевизм есть не подлинный марксизм, а убийственный обман, чем же, как Гайндман полагает, он является в своей реальности? Он обязан ответить на этот вопрос». Но вразумительного ответа в книге Гайндмана «Эволюция революции» Шоу как раз и не смог обнаружить.

Великое «смущение» у Гайндмана, как и у ряда западноевропейских «социалистов» подобного толка, вызывал крестьянский вопрос: разлад между городом и деревней казался извечным и непреодолимым. В обострении классовой борьбы в деревне в годы гражданской войны им чудилась возможность новой Вандеи, половодье которой захлестнет революцию. Вряд ли, полагал Гайндман, можно было начинать революцию в стране, где основу нации составляет крестьянство, не обращенное в революционную веру. Подобная постановка вопроса вызывала у Шоу лишь ироническую улыбку: «Если социализм будет ждать, пока крестьяне станут классово сознательными, ему придется ждать вечно». Давние уроки истории, напоминал Шоу, говорят о другом: буржуазия не ждала одобрения фермера, когда отвоевывала свое место под солнцем при рождении новой исторической формации.

Гениальный смысл ленинской стратегии и тактики в вопросе о привлечении трудового крестьянства на сторону революции, историческое значение ленинских указаний о союзе рабочего класса и крестьянства еще не раскрылись перед Шоу во всей своей значимости, но ход его полемики с Гайндманом свидетельствовал о том, что он пристально следил за всеми фазами революции и пре-одолением препятствий, которые вставали на ее пути. В этих спорах Шоу, пожалуй, всего менее парадоксален, и в этом сказывалось стремление к ясности. Шоу знал о тех трудностях, которые возникали в стране при заготовке хлеба, но он высказывал уверенность, что все эти трудности (в частности, с введением продразверстки) будут преодолены. Во всяком случае, его не обуревали те «кардинальные» сомнения, которые владели автором книги «Эволюция революции».

Шовинистическая позиция Гайндмана, которую он занимал во время войны и после нее, вызывает у Шоу еще более ядовитые реплики. Заглядывая в далекое прошлое, Гайндман как историк еще сохраняет, по словам Шоу, интеллектуальную устойчивость. Но как политик, отзывающийся на текущие проблемы, он весь во власти своих предубеждений. Оборонец Гайндман яростно нападал на немецких социалистов за то, что они голосовали за военные кредиты и не занимали пробританскую и пацифистскую позицию. В то же время Гайндман, пишет Шоу, не находил слов, чтобы осудить Ленина за то, что он выступал против военных кредитов, то есть, в сущности, за то, что Ленин занимал последовательно интернационалистскую позицию в вопросах войны и мира. Заключение Брестского мира вызывает у Гайндмана приступ ярости: вместо того чтобы биться до последней капли крови и помогать английским союзникам, большевики, видите ли, пошли на уступки и заключили мир! Шоу отлично понимает, какое значение имеет для революции Брестский мир, и безоговорочно осуждает позицию Гайндмана. «Это ни социализм, — пишет Шоу, — ни философия истории: это наивный джон-буллизм».

Но антибольшевизм Гайндмана, подчеркивает Шоу, не исчерпывается его «шовинистическим неюдованием по поводу Брестского мира»: он выступает против так называемого «принудительного труда» и против навязывания воли «энергичного меньшинства» русскому народу.

Шоу легко обнаруживает непоследовательность Гайндмана: ведь само по себе принятие социализма означает упразднение «паразитической праздности» — «это должно быть фундаментальным положением в социалистическом законе». Каждый человек должен трудиться — таков пафос этических воззрений Шоу. «Если Ленин упразднил праздность в России, а мы по уши в долгах и не только терпимо относимся к ней, но и громоздим роскошь на роскошь посреди голода, то я гораздо больше склонен воскликнуть «Браво, Ленин! » и «Тем хуже для нас, глупцов», чем разделять явные страхи Гайндмана».

Шоу не находит ничего противоестественного и одиозного в том, что «меньшинство» (в данном случае партия большевиков) может сыграть решающую роль в перемене исторических судеб народов. Ссылаясь на уроки истории, Шоу даже с известной категоричностью утверждает, что «все перемены осуществлялись энергичными меньшинствами».

В памфлете «Диктатура пролетариата» Шоу вновь возвращается, как и в отклике на книгу Гайндмана, к вопросу о роли личности в истории, о роли «энергичного меньшинства». Вспоминая о преобразованиях Петра Великого, Кромвеля, вспоминая о Ришелье и Бисмарке, Шоу рассматривает их деятельность в общем плане, вне исторического контекста, невольно стирая грани между различными историческими явлениями. Его параллели как бы повисают в воздухе, — они не дают ответа на вопрос о принципиально новом соотношении между «личностью» и «массой», между «энергичным меньшинством» и «большинством» в социалистической революции. Революционная партия пролетариата, его авангард («меньшинство») потому и находило все возрастающую поддержку пролетариата, всего трудящегося народа, что оно защищало чаяния и освободительные идеалы боль-шинства. Связь между «меньшинством» и «большинством» была нерасторжимой, и это в конечном счете обеспечило победу Октября, какие бы сложности и трудности ни вставали на пути социалистической революции. Между тем Шоу с известным недоверием относился к тому, как поведет себя пролетариат в ходе развития революции: окажет ли он поддержку «энергичному меньшинству», которая необходима в условиях ожесточенной борьбы с сопротивлением старого мира, борьбы, требовавшей «стальных нервов и фанатических убеждений»? Сторонники реформ, по словам Шоу, потому так отчаянно призывали к постепенному изменению системы, что страшились ожесточенных форм революционной ломки и борьбы. В раздумьях Шоу о позиции пролетариата как могильщика буржуазной системы еще сказывалось его былое недоверие к революционным возможностям рабочего класса, сложившееся под влиянием реформи-стских теорий в период, когда в Англии выделилась прослойка рабочей аристократии.

Какие бы сомнения, однако, ни овладевали помыслами Шоу, как бы ни был противоречив ход его мысли о переломном моменте в истории человечества, нельзя не видеть того факта, что Октябрьская революция возбудила в сознании Шоу прилив надежды, явилась вдохновляющим творческим импульсом, расширила диапазон его критики буржуазного строя. Задумываясь над судьбами своей страны и способах перехода власти из одних рук в другие, Шоу полагает, что вряд ли английские «белые», так же как и русские «белые», захотят добровольно уступить власть, если даже лейбористы окажутся в парламенте в большинстве. Он не питает иллюзий о «чистой демократии», не обходит молчанием вопрос о необходимости разрушения старой политической машины и создания новой. Старую политическую машину нельзя заставить осуществить социализм так же, как, по словам Шоу, невозможно на швейной машине приготовить яичницу, ибо она не была создана для подобных целей: «Капиталистическая машина не произведет ничего иного, кроме капитализма».

Особенно яростна и сокрушительна развернутая Шоу критика апологетов буржуазного прогресса и буржуазной морали, лицемерно прикрывающей самое беззастенчивое своекорыстие и хищничество, праздность богачей и принижение человеческой личности. «Капиталистическая система сохранилась не в силу ее заслуг как экономической системы, — писал Шоу, — но ввиду ореола славы, которым она окружена, и в силу прославления богатых и очернения и унижения бедных». Шоу развенчивает бружуазный миф о равенстве возможностей: он отвергает легенду, что каждый может стать богачом. Мир праздных бездельников, по его мысли, заслуживает самого беспощадного искоренения.

Контраст между буржуазной и социалистической моралью в глазах Шоу поистине поразителен: этике безделья и праздности, этике паразитизма он противопоставляет новую социалистическую совесть, этику труда, этику общественного сознания, где личные интересы человека нерасторжимо связаны с интересами всего общества, с его продвижением вперед по пути развития социалистических отношений между людьми. В социалистическом государстве не станут утаивать от людей тот факт, что «паразитизм обладал любыми привилегиями лишь в том обществе, где законы создаются паразитами». Насколько разительно противоположны «идеалы» своекорыстного мира наживы и идеалы социалистического общества, столь же противоположны буржуазная и социалистическая мораль.

«Буржуазная мораль не только не рассматривает бремя труда как долг чести, но признает его лишь как постыдно вульгарную необходимость, которой каждый вправе избежать, если сможет; ее идеал удачливой и почтенной карьеры — жизнь, свободная от всяких обязательств и окруженная всеми видами роскоши. На языке такой морали успех — удачное достижение подобной цели, а неуспех — трудовая жизнь».

Социалистическая революция, в представлении Шоу, не может не повлечь за собой переворота в сознании людей: переход от принципов буржуазного мышления, буржуазной морали к морали социалистической мыслится им как процесс бескомпромиссного разрушения ходячих буржуазных представлений, как революционный переворот в сознании человека труда, избавляющегося от тяжкого груза прошлого. Разумеется, Шоу сознает, что этот процесс далеко не прост, а мучителен и сложен, но он вместе с тем неизбежен.

Шоу по-своему приходит к мысли о необходимости «революции в умах», к какой приходили тем или иным путем крупнейшие художники Запада XX столетия.

В созидательном труде на благо социалистического общества Шоу видел источник возрождения самых лучших и благородных сторон человеческой натуры, источник счастья и радости. С общественно-политическими симпатиями, с этическим идеалом художника связаны и его эстетические воззрения: человек лишь тогда прекрасен, когда он вносит долю своего труда на общее благо. Именно такого человека Шоу склонен назвать истинным джентльменом, вкладывая в это понятие новый смысл, сопоставляя новый тип человека с так называемым джентльменом капитализма, который оставлял свою страну беднее, чем она была до него, и гордился своим грабежом Новые параллели и сопоставления дают возможность проследить, в каком направлении развивались дейно-эстетические искания Шоу.

В делом ряде публицистических работ, интервью и бесед Шоу по-своему пытается осмыслить опыт социалистической революции, опыт восстановления экономики и культуры. Наблюдателю издалека, внимательно и настойчиво собиравшему все, что касалось прошлой и пробужденной России, эпохальная ломка старого и зарождение новых социалистических начал не всегда, однако, представали во всей очевидности и ясности. Но, в отличие от ряда других социалистов, Шоу не отворачивался от нового, а внимательно изучал и защищал его. Он высмеивал вздорные предрассудки, предубеждения и просто клеветнические наветы в отношении первой страны социализма — высмеивал так остроумно и унич-тожающе, как это умел делать великий мастер сатиры.

Шоу тщательно готовился к поездке в нашу страну, он придавал ей большое политическое значение. Приезд Шоу в СССР 21 июля 1931 года, как раз накануне своего семидесяти пятилетия, — демонстративный вызов писателя многочисленным противникам и откровенное выражение своих симпатий стране социализма. В какой-то степени это важнейший момент в политической биографии писателя, позволивший ему с еще большей убежденностью, а главное, с доказательностью отстаивать завоевания Октября.

Шоу тепло встретили в нашей стране — это был неподдельный, искренний прием друзей, широко открывших все двери перед писателем. «Мне радостно знать,— писал М. Горький в письме к Б. Шоу от 26 июля 1931 года, — что день Вашего семидесятипятилетия Вы проводите в стране, которая так высоко ценит Вас, и среди людей, которые начали величайшую борьбу с миром, осмеянным Вами, которые успешно ведут эту борьбу и — победят».

«Кульминационным пунктом поездки» была, по словам Шоу, беседа в Кремле с И В Сталиным.

Письма Шоу из Москвы и Ленинграда к жене, Шарлотте Шоу, свидетельствуют о горячем интересе писателя ко всему новому, что он видел в жизни советских людей. Шоу пишет о многих встречах: он не жалел времени даже для английского дипломата, чтобы убедить его в истинности своих взглядов. «Британский консул угостил меня русским чаем с лимоном, а я угостил его по меньшей мере часовой проповедью в защиту коммунизма, — делился Шоу впечатлениями с женой в письме из Ленинграда, подчеркивая свое воодушевление и бодрость духа. — Я чувствую себя моложе по крайней мере лет на двадцать. Всех западных государственных деятелей необходимо в обязательном порядке посылать сюда недельки на две».

Шоу серьезно относился к своей миссии, и этого не могли отрицать наиболее объективные западные обозреватели его творчества. 26 июля Шоу выступил в Колонном зале Дома Союзов на вечере в честь дня его рождения в тоне искренней и доверительной беседы. Первое слово обращения к аудитории — слово «товарищ» — он произносит по-русски, и оно звучит как выражение дружбы. Шоу мило шутил, рассказывая и своих чувствах, о своих друзьях, о тех зловещих предостережениях, которые в Англии ему настойчиво делали, умоляли не рисковать жизнью, предпринимая столь опасное путешествие Искусный оратор замечал, чти переполненный зал чутко реагирует на его шутки, что его окружает атмосфера дружеского внимания И он был огорчен тем, что во время выступления на какой-то миг потерял нить повествования и, как ему показалось, «упустил большой ораторский шанс». На другой день Шоу выправил стенограмму и нашел свою речь «приличной «Смысл моей поездки в Советскую Россию, — заявил Шоу, — не в том, чтобы иметь возможность сказать англичанам что-нибудь такое, чего я раньше не знал, а в том, чтобы иметь возможность ответить им в тех случаях, когда они говорят мне: «Вы считаете Советскую Россию замечательной страной, но ведь Вы гам не были и Вы не видели всех ужасов» Теперь, когда я вернусь, я смогу сказать: да, я увидел все «ужасы», и они мне ужасно понравились». Шоу подчеркивал при этом, что он увозит с собой непосредственные и глубокие впечатления. Его окружала атмосфера уважения, доверия и понимания. Это была незабываемая встреча с людьми нового мира. «Когда я сейчас смотрю вокруг себя, — говорил Шоу, — и вижу все эти лица, с тем совершенно новым выражением, которого вы никогда не увидите на капиталистическом Западе, то я чувствую, что мне хотелось бы говорить с вами десять часов подряд».

Шоу напомнил своим слушателям, что его интерес к Советской России — явление далеко не мимолетное. Еще в те годы, когда на Западе о России распространялись самые отвратительные измышления, он послал свою книгу В. И. Ленину (речь идет о пенталогии «Назад к Мафусаилу») с посвящением, полным энтузиазма. Шоу надеялся, что это посвящение, в котором выражалось признание огромных исторических заслуг Ленина как государственного и политического деятеля нового типа, будет предано гласности и станет известным во всей Европе Шоу отлично видел, какие трудности приходится преодолевать Советской стране, и занял позицию активной поддержки. «Уже с самого начала я верил, — говорил Шоу, — что победа будет за вами. И я знал также, что независимо от того, победите вы или потерпите поражение, мой долг заключается в том, чтобы помочь вам всем, на что я способен»2.

В раздумьях о судьбах социалистической революции, открывающей новые перспективы для человечества, Шоу не раз возвращался к образу В. И Ленина, видя в нем необыкновенную, гениальную личность, самого проницательного и великого государственного и политического деятеля в мире, противостоящего всем государственным деятелям других стран Своими выступлениями Шоу хотел показать, что в «Англии живут не только жертвы, одураченные буржуазной печатью, и класс политических слепцов», но и люди, которые горячо поддерживают революционные начинания Ленина. «Британское правительство, — писал Шоу, — к своему великому изумлению, увидело, что английский пролетариат определенно осуждает его поддержку врагов Ленина и является решительным врагом такого рода антиленинизма». Шоу был полностью солидарен с английским пролетариатом, деятельно изобличая реакционный облик антиленинизма и антисоветизма. Шоу подчеркивал: «Я никогда не упускал случая выразить перед английской публикой мое восхищение Лениным».

Среди различных высказываний Шоу о В. И. Ленине выделяется его речь, произнесенная 24 июля 1931 года в Ленинграде и предназначенная для документального фильма. В письме из Ленинграда Шарлотте Шоу от 25 июля писатель выражает удовлетворение своей импровизацией, считая ее настолько хорошей, что Луначарский был «совершенно воодушевлен, когда, представляя меня, выступил с речью». Ленин, по словам Шоу, произвел за рубежом такое же сильное, неотразимое впечатление, как и в России: Ленин проложил новую тропу в истории, и с его образом для Шоу связаны все надежды на будущее. «Вы не должны думать, — говорит Шоу, — что значение Ленина — дело прошлого, потому что Ленин умер. Мы должны думать о будущем, о значении Ленина для будущего, потому что если опыт, который Ленин предпринял, — опыт социализма не удастся, то современная цивилизация погибнет, как уже много цивилизаций погибло в прошлом. Если другие последуют методам Ленина, то перед нами откроется новая эра, нам не будут грозить крушения и гибель. Для нас начнется новая история, о которой мы теперь не можем даже составить себе какого-либо представления».

Поездка в Советский Союз в глазах Шоу была поездкой из страны отчаяния в страну надежды. В его публицистике, как и в драматургии, с еще большей настойчивостью возникают контрастные сопоставления двух противоположных миров. Поездка в Советскую Россию, как отмечал Шоу в письме к послу СССР в Великобритании Зарубину, является одним из самых дорогих его воспоминаний, ибо СССР интересует его больше, чем какая-либо иная страна.

Писатель, столь открыто выражавший свои симпатии Советской России, горько разочаровал всех, кто питал тайные надежды, что колючий сатирик подвергнет поношению идеалы Октября. Этого не случилось и не могло случиться. Шоу с гневом отвергал подобные иллюзии. В письме от 13 августа 1931 года к американской актрисе Молли Томпкинс, жившей в Италии, он назвал «чудовищной ложью» попытки некоторых итальянских газет представить дело гак, будто он недоволен поездкой и разочаровался в России Шоу разъяснял, что эту поездку нельзя рассматривать как некую увеселительную прогулку; она была «предприятием политическим». Вспоминая о путешествии с особым удовлетворением, как о неповторимом, «на редкость веселом сне», Шоу подчеркивал, что ни одна из поездок не доставляла ему такой радости. Письмо к Молли Томпкинс, как и письма к жене из Москвы и Ленинграда, передают ту атмосферу молодого задора, веселого воодушевления, в которой жил Шоу в то время Выступления Шоу в защиту идей социализма, находящих действенное воплощение в СССР, вызвали волну полемики не только в английской (например, на страницах газеты «Тайме»), но и в мировой печати. Небылицы в прессе о «красной опасности» и «об угрозе цивилизации» не смущали Шоу. Отвечая своим оппонентам в письме в «Тайме» от 13 августа 1931 года, он опровергал их аргументы и призывал отнестись к коммунистической России со всей серьезностью, ибо эта страна — на верном историческом пути и она набирает силы.

Социалистические преобразования в Советской России Шоу противопоставлял «ужасающей абсурдности распределения доходов, присущей нашей системе частной собственности». Правда, как былой приверженец фабианства, Шоу в этом письме с характерным заголовком «М-р Шоу о Советах. Фабианство в действии» был склонен рассматривать эпоху мирного строительства социализма как выражение фабианской политики. Он как бы оставляет в стороне вопрос о тесной связи революционных и эволюционных путей развития, делая акцент на торжестве «неизбежной постепенности» (Шоу при этом признавался, что над подобными утверждениями в Москве лишь искренне посмеялись, как иногда смеялись в Лондоне). Но все эти «девиации» не могли приуменьшить значения блестящей полемики Шоу против врагов социализма, его уничтожающих насмешек над тупоумием и слепотой антисоветизма и антикоммунизма.

Блестящим образцом полемического мастерства Шоу-публициста служит, например, его речь по радио, произнесенная в Лондоне 12 октября 1931 года и адресованная «американским простакам». Перекличка Шоу через океан с Америкой, с американскими друзьями, с теми «добрыми старыми простаками», которые в истекшие месяцы прожужжали друг другу уши, что Шоу совсем свихнулся после поездки в СССР, полна юмора, иронии, убийственного сарказма. Шоу призывал отбросить вздорные предубеждения и трезво осмыслить значение исторических перемен, совершившихся в России. Картине кризиса и отчаяния, охвативших капиталистические страны, Шоу противопоставляет устойчивость и бурный рост Советской страны, ее испытанное и умелое руководство, ее такую удивительную «атмосферу надежд и безопасности для беднейших людей, какую еще не знала ни одна просвещенная страна в мире». Он приводил контрастные сопоставления: «Россия может теперь посмеяться над нами. Мы читали ей наставления с высоты нашего морального превосходства, а теперь стремимся остаться в тени, чтобы скрыть краску смущения в ее присутствии». Шоу прибегает к языку библейских образов, чтобы еще резче оттенить разительный контраст двух миров: «Мы упрекали ее в безбожии, а теперь солнце сияет над Россией, как над страной, к которой благоволит всевышний, в то время как его гнев всей тяжестью лег на нас, и мы не знаем, куда обратиться за утешением или одобрением».

Шоу призывал американцев призадуматься над уроками истории: в результате потрясений первой мировой войны с неизбежностью возникло социалистическое государство. «И это совсем не то, что вы ожидали, не правда ли? Ваших ребят не затем посылали на бойню, чтобы они приветствовали Карла Маркса и повторяли его лозунг «пролетарии всех стран, соединяйтесь! ». Но как раз это и случилось. За ваш заем свободы и кровь ваших парней вы получили это удивительное, новое государство в мире, Союз Советских Социалистических Республик, или сокращенно СССР Это совсем не то, что вы надеялись получить, но это, кажется, как раз то, что всевышний был намерен вам ниспослать».

В своей обычной шутливой, заостренно-парадоксальной манере Шоу и себя самого объявляет ответст-венным за установление коммунизма в России, давая свою интерпретацию событий и всячески подчеркивая свою причастность к революции. «Вы разделяете эту ответственность со мной, — говорит он, обращаясь к американцам, — со мной, Бернардом Шоу, который сейчас говорит с вами». Вспоминая о памфлете «Война с точки зрения здравого смысла», где он высказывал мысль, что солдаты проявили бы больше здравого смысла, если бы вернулись домой, а не истребляли друг друга, Шоу сетует на то, что никто не внял тогда его призыву. Лишь в 1917 году свершились удивительные события. «Русские солдаты последовали моему совету», — с гордым удовлетворением подчеркивает Шоу, как бы разделяя с большевиками всю полноту ответственности за то, что свершилось в России. Шоу готов был принять на себя все упреки, которые сыпались в адрес большевиков, ведь уже с первых дней революции он называл себя большевиком.

Бернард Шоу до конца своих дней остался верен самому себе. Не раз «великий ирландский писатель» выступал как «решительный друг советского строительства», безоговорочно признававший «единственной надеждой человечества возможность успеха коммунистического дела». Пристально следил он за тем, как идеалы Октября претворялись в жизнь. В острой полемике с врагами социализма Шоу находил живительный источник исторического оптимизма. Во время Великой Отечественной войны Шоу писал 17 июля 1941 года Александру Фадееву: «Когда Россия сокрушит Гитлера, она станет духовным центром мира. Итак, вперед, Россия, за руководство миром, за серп и молот, за меч право-судия! ».

В многочисленных стычках с идейными противниками социалистической революции раскрывались блестящие возможности Шоу-полемиста, который все больше возвышался над горизонтами фабианства, оправдывая необходимость революционных преобразований, во главе которых стоял В. И. Ленин. Шоу-полемист все рельефней вырисовывается в нашем представлении как человек неутомимого интереса ко всему новому, к формированию новой цивилизации, что в суровой и героической борьбе утверждалась и росла в первой стране социализма.