Композитор Александр Журбин

Композитор Александр Журбин, похоже, нашёл формулу равновесия: не теряй голову, даже совершая безумства. А помог ему в этом один из самых необычных поступков в его жизни

- Жизнь любого известного человека - это хождение по проволоке у всех на виду. Но, как бы хорошо публика не относилась к «канатоходцу», в головах у людей нет-нет да мелькает: вот сейчас свалится!

Но что интересно: никто из более-менее успешных композиторов с проволоки не падал. Нет, случались, и нередко, в их жизни неудачные браки, измены, разводы, или, скажем, сочинив музыку, они боролись с издателями за гонорары, с исполнителями - за правильное исполнение доверенных им произведений, от меценатов ждали улучшения своего материального положения. Вполне обеспеченную жизнь вёл Гайдн, весьма неплохо жил Моцарт, и всё, что говорят о его бедной и несчастной судьбе, - легенды. Не очень ровно сложилась судьба у Шумана, который сначала переиграл руку, а к концу жизни сошёл с ума, но рядом с ним была его любимая жена, хранившая ему верность и после его смерти, несмотря на то что в неё был влюблён совсем ещё юный Брамс. Насколько я знаю, в отличие от писателей, поэтов, живописцев, ни один из моих знаменитых коллег не закончил жизнь насильственным путём: не был убит на дуэли или на войне, не был расстрелян в застенке, не совершил самоубийства. Может, и есть такие фигуры, но, скорее всего, маргинальные, и я про них ничего не знаю.

Дело в том, что симфонию или оперу невозможно написать на коленке или скача на лошади с шашкой наголо. И композитор просто вынужден вести довольно размеренную и даже буржуазную жизнь.

А буржуазное существование даёт пищу для творчества?

- Для того чтобы писать о войне или любовных приключениях, не обязательно самому быть полковником или донжуаном.

Возможно. Но вот вы разве не меняли целиком течение своей жизни? И всё ради чего?..

«О, Журбин молодец!»

- Вы правы. Мне было сорок, когда я бросил всё, уехал в Америку, начал почти что с чистого листа. И двенадцать лет эта страна была моим домом.

Вы спрашиваете, ради чего? Зайду издалека. Я начал осознавать себя по-настоящему лет в одиннадцать-двенадцать - когда стал много читать и слушать музыку. Но тут я начал сочинять музыку, как раз лет в десять, и понял, какое это чудесное занятие. Это такое искусство, которое не имеет буквального перевода на бытовой язык. Музыка - язык свободы. Я мог закладывать в свои произведения какие угодно смыслы: непосвященные не могли их прочитать.

Например, когда был столетний юбилей Ленина, композиторов заставляли что-нибудь написать к этой дате. Я принёс поэму «Встреча с Лениным», где ничего про вождя не было, а было про Арманда Хаммера, который однажды виделся с Ильичём. Или сочинил оперу, либретто написал друживший с моим тестем Юрий Трифонов по своему роману «Нетерпение». Роман был о народовольцах, любимых персонажах советской власти, но я постарался в своей музыке показать, что царь - он не однозначен. В общем, мне грех жаловаться на советские годы, я и тогда чувствовал себя свободным - ноты у меня никто не мог отнять. К тому же прелесть моей работы заключается в том, что для неё много не надо. Композитору достаточно листа нотной бумаги и ручки. Впрочем, и бумагу можно самому разлиновать. Другое дело, что свою музыку надо уметь продать, и хочу заметить, что большинство известных композиторов, от Моцарта и Гайдна до Стравинского и Прокофьева, были промоутерами самих себя.

B me годы вы много писали для кино и эстрады, были известны и зарабатывали неплохо...

- Да. В конце концов, я всегда был хорошим музыкантом и мог где-то выступить, один или со своим ансамблем. Обеспечивал себе неплохой материальный уровень. А в 1975 году я написал рок-оперу «Орфей и Эвридика», мы её поставили. После премьеры пришёл за гонораром в ВААП (Всероссийское агентство по авторским правам) и услышал: «Вам - двенадцать тысяч рублей». Я не понял: «Что-о?!» Зарплата инженера составляла сто двадцать, вот и сравнивайте.

В другой раз стоял я в той же кассе за деньгами, и вдруг какой-то бородатый человек мне говорит: «Пожалуйста, пропустите меня без очереди». Кассир спрашивает его: «Как ваша фамилия?» -«Гумилёв Лев Николаевич». Ему выдали, может, рублей сто тридцать, а мне - восемь тысяч. Мне стало так неудобно перед ним... Так я регулярно получал за свою оперу двенадцать тысяч, восемь, десять... Купил большую квартиру - я тогда в Питере жил - и два автомобиля. Пошли слухи о «несметном» богатстве Журбина: я же получал гонорары легально. Продолжался «золотой дождь» недолго, где-то полгода, но я потом писал для всех наших ведущих эстрадных певцов, для кино - много работал в «лёгком» жанре, который люблю так же, как симфоническую музыку.

0 Значит, вы сочиняли что хотели, при этом ваша музыка пользовалась популярностью и приносила вам немалый доход. Что же заставило вас отказаться от всего и отправиться в свободное плавание?

- Это был безумный поступок - в Америку мы с женой и одиннадцатилетним сыном поехали, не имея ни связей, ни денег. Я-то хотел остаться всего на год, сомневался, стоит ли так уж серьёзно менять своё существование. Но моя любимая жена Ирина, с мнением которой я сверяю свои поступки, сказала: «Нет, мы уезжаем». То есть она была нацелена на основательные изменения. Впервые мы попали в Америку ещё в 1986-м. Помню, вышли на Бродвей, Ирина ахнула и сказала, что хочет жить в Нью-Йорке. И через некоторое время мы действительно там поселились, совершенно влюбившись в этот город и в страну.

0 Америка ответила вам тем же?

- У жены судьба там сложилась хорошо: Ирина устроилась на русское телевидение, хотя до той поры никогда на ТВ не работала. Была и ведущей, и рекламой занималась - так десять лет. И у меня всё шло вроде неплохо: был свой театр, свой фестиваль, я писал музыку для кино, в «Карнеги-холл» состоялся мой вечер. Но мне хотелось перевести эти удачи на какие-то постоянные рельсы, закрепиться. В Америке невозможно попасть на приём к какому-то влиятельному человеку, в моём случае - из мира шоу-бизнеса или кино, просто так, с улицы. Звонить бесполезно, единственный способ - писать. Тогда ещё не было электронной почты, я писал обычные письма, не ленился, отослал огромное количество. В Голливуд, на Бродвей, лично знаменитым музыкальным исполнителям. Иногда ответ приходил: тогда ещё было время аудиокассет, которые я и отправлял продюсерам. Отвечали примерно так: «Спасибо, ваша музыка нам очень понравилась, но, к сожалению, в настоящее время в планах нашей компании...» Вежливо отказывали, и кассета, как правило, приходила обратно. Но чаще-то всего никто и не затруднялся на ответ. Кто-то мне сказал, что мои записи даже не слушают, и посоветовал запечатать кассету незаметным кусочком скотча. Когда одна из таких кассет вернулась ко мне, я увидел этот кусочек несорванным. Да, человек, «пришедший с холода», американских продюсеров не интересовал.

Постоянного заработка у меня не было. Одно время я раз в неделю выступал в знаменитом нью-йоркском ресторане «Русский самовар», напоминающем скорее клуб, куда приходят и наши эмигранты, и американцы. С его хозяином Романом Капланом у меня была дружеская договорённость: по четвергам я играл в «Самоваре». Какую надо было иметь энергию! Сейчас я бы так не смог. А тогда я на драйве, азарте, кураже делал такое! Иногда играл с семи вечера до шести утра, по нескольку часов, не вставая. Люди обступали меня, просили ещё и ещё, потом вокруг начинали плясать, а я играл, играл. Ещё и пел на иностранных языках: я знаю миллион песен. Иногда, правда, слышал шёпот вошедшей пары: «По-моему, это Журбин». - «Не может быть!» Для некоторых было шоком увидеть меня в ресторане. Конечно, не должен был человек моего музыкального уровня заниматься такой работой, но мне надо было банально выживать, а в «Самоваре» хорошо платили. И главное - я понял, на что способен.

Я человек неизбалованный. Когда родители, далёкие от музыки, заметили во мне способности и отдали в музыкальную школу, в семье не было денег на пианино. И мне принесли виолончель, на которой мне поначалу совсем не хотелось учиться играть. Но я смирился, таскал этот огромный инструмент, неплохо освоил его и даже окончил консерваторию по классу виолончели. Так жизнь приучала меня извлекать даже из не очень благоприятной поначалу ситуации нечто положительное. Помню, в армии, хотя и служил в ансамбле песни и пляски, и ящики тяжёлые таскал, и по морозу за десять километров бегал, и ямы копал, но выстаивать в любых условиях тоже учился. А теперь жил и боролся с Америкой.

Ho победили, как легко догадаться, не вы?

- Я сделал всё от меня зависевшее, чтобы укрепить там своё положение, но частью американского шоу-бизнеса не стал. Как, надо признать, и большинство наших музыкантов, танцоров, актёров, уехавших туда. В Америке заниматься искусством легче тем, кто приобрёл известность ещё до отъезда, таким, как Мстислав Ростропович или Михаил Барышников, к тому же один из них, как мы знаем, был виолончелистом, второй - танцовщик. Балет и классическая музыка «говорят» на интернациональном языке. А каково композитору, пишущему музыку современную, вроде меня? Причём музыку со словами. Притом что язык я знаю хорошо, он остался для меня чужим. А надо же чувствовать все нюансы языка!

Я уже не говорю о том, что эмигрант для американца всегда маргинальный человек. Нет, для приезжего раскрыты все объятия, ему помогут, но он останется чужим.

Притом что всё население страны - по определению сборная солянка.

- Свой там американец во втором, а лучше - в третьем поколении. Все они, кстати, хорошо знают своих предков. Однажды мы с Ириной пришли в гости к американцу, работавшему в Белом доме, и хозяин решил показать нам семейный альбом. «Какая тоска!» - подумал я. И ошибся. На первой странице стояла дата: 1703 год. Владелец альбома знал, как жил его род начиная с восемнадцатого века! Много в России найдёшь таких альбомов?..

Чтобы быть своим в стране, в ней надо вырасти. Мой сын Лёва, музыкант, добился в Америке гораздо большего, нежели я, потому что приехал туда ребёнком. Это крайне важно: пройти через школу, университет, с юных лет обзавестись друзьями. Лёве тридцать шесть, он настоящий американец, у которого и в Америке, и за её пределами полно работы: то концерт, то запись, то гастроли. Надеюсь, у наших внуков тоже всё получится: они вообще там родились.

Нет, я сделал в Америке много серьёзного в плане музыки, но всё это было не на том уровне, на котором я работал на родине. Мне приходилось писать что-то вроде студенческих работ, а я был уже далеко не студентом. Когда тебе за сорок, обидно бежать на месте, и активно продвигать себя уже не хочется: не мальчик ведь. Тем более что головой стену не прошибёшь.

Уезжая в Америку, я не сжигал мосты и не эмигрировал, и паспорт у меня всегда оставался российским, и в Москву я приезжал раз в год, это как минимум. Но довольно долгое время мне казалось, что Россия - законченный период в моей жизни. Но чем дальше, тем больше я понимал, что она меня не отпускает и что я делаю большую глупость, тратя время на завоевание Америки. А тут мне из России стали поступать предложения: «Приезжай, есть работа!» Мне заказали музыку к большому фильму - «Московская сага», захотели поставить мой мюзикл «Губы». И я подумал: ну что я дурака валяю? Зачем я борюсь с ветряными мельницами?

И мы с женой вернулись в Москву. Сейчас в Америке живёт семья сына, он хорошо говорит по-русски, мы с женой заставили его сохранить язык. И внуки наши знают русский. Раза два-три в год мы с Ирой ездим к ним. Америка в нашей жизни продолжается, мы её любим, но дом теперь, и, подозреваю, окончательно уже, - в России.

Не страшно было возвращаться?

- Когда я в очередной раз сюда приехал, на меня напали прямо в центре Москвы. Остановилась машина, оттуда вышел человек: «Эй, парень! Сколько стоит твоя куртка?» На мне была хорошая кожаная куртка. Говорю: «Она не продаётся».

«Не продаётся? Тогда так отдай!» И... снял с меня эту куртку. Хорошо, что не убил. Помню, пришёл в какой-то ночной клуб, и мне на входе: «Оружие сдайте». - «У меня нет оружия». - «Нет оружия?!» Такие вещи пугали, но потом всё это сошло на нет. И потом, всё-таки я ехал не в новую реальность, я возвращался домой.

«Улыбайтесь, пожалуйста»

Чему вас научила Америка?

- Умению работать на полную катушку и делать максимум из того, что могу. К тому же я теперь смотрю на мир другими глазами. Моё зрение стало более объёмным. Я вижу устройство нашего общества так, как если бы я был американцем. Сколько у нас нелепостей, глупостей, которых легко можно избежать! Просто надо думать об этом. Например, лучше фальшивые улыбки, чем откровенное хамство. Вот ты приходишь к какому-нибудь начальнику, открываешь дверь: «Здравствуйте, можно войти?» И тебе в ответ громко: «Я занят!» Или: «Я один, а вас много!» Часто в магазине или офисе я говорю сотрудникам: «Улыбнитесь, пожалуйста, что вам стоит?» И люди вдруг улыбаются. И поначалу им это странно, дико, а потом входит в привычку, и атмосфера меняется, пусть даже в пределах маленького офиса или звукозаписывающей компании. Надо задумываться о таких «мелочах».

Вы тоже обычно улыбчивы и приветливы. Депрессия вам не знакома?

- А как без неё? Но я такое состояние умело скрываю. Надо стараться, чтобы твои ближние от него не страдали. Иначе это называется «самодурство». И такое я видел и жить так не хочу. Конечно, не просто улыбаться, когда у тебя на душе неспокойно. Но как было написано на кольце царя Соломона? «И это пройдёт».

С другой стороны, мы много философствуем на те темы, которые давно обсуждены в западном мире. Например, по поводу денег.

- У одного моего приятеля, состоятельного человека, была шутка: отобедав в ресторане не на одну тысячу евро, он спокойно собирался уходить, а когда официант приносил счёт, удивлялся: «А у вас здесь что - всё за деньги?!» Официант делал круглые глаза. Приятель возмущался: «Почему вы сразу не сказали?!» У официанта начиналась тихая истерика. И тут странный посетитель платил. Шутка жестокая, но она пародировала наш менталитет: а у вас всё за деньги?!

Для вас материальная составляющая сегодня какую играет роль?

- Если вы зайдёте сейчас в соседнюю комнату, увидите пачки нот, которые я написал от руки.

А это одна сотая часть от всего моего «наследия»: недалеко есть домик, в котором хранится мой архив - стена со стеллажами до потолка. Я в данный момент не хвастаюсь, а показываю, какое времяпрепровождение меня радует. Если говорить о сочинении музыки исключительно ради денег, то и такое было, несколько раз. Потом я испытывал стыд. Но спустя время ты прощаешь себе те отступления, потому что жизнь - это бег на длинную дистанцию. Или движение по длинной-длинной проволоке вперёд. Просто важно, чтобы какие-то неприятные вещи не вошли в привычку. Стараюсь.

Мне многого не надо. Есть квартира в Москве, дача, квартира в Нью-Йорке. Я никогда не мечтал о собственном острове или самолёте, тем более что большая собственность влечёт за собой большие заботы о ней, а мне надо писать музыку. Богатый человек с семи утра начинает думать о своих заводах, акциях, прибыли, убытках. А я встаю в одиннадцать и никуда не тороплюсь. И, на мой взгляд, живу в сто раз лучше этого богача, хотя у меня денег в сотни раз меньше. И в понимании этого я только укрепился, будучи в Америке: я хочу прежде всего сочинять свою музыку.

Но главный урок, который преподала мне Америка, был совсем неожиданным для меня. Когда я теперь приезжаю туда как русский композитор, мною интересуются гораздо больше, чем когда я там жил и «продавал» себя как эмигрант. Потому что только тот, кто состоялся у себя на родине и сделал в своей стране что-то важное и стоящее, может удивить мир.

А от него можно сегодня получать удовольствие именно в России? Что у нас есть такого, чего нет на Западе?

- Отвечу банально, но иногда банальное оказывается правильным: в нашей здешней жизни много той самой повседневной душевности, о которой мы любим говорить. Речь, наверное, о непосредственности, с которой один человек относится у нас к другому, о спонтанности, нерасчётливости. Можно прийти в ресторан и через полчаса уже сидеть за соседним столиком и выпивать за здоровье бывшего незнакомым тебе доселе Ивана Ивановича. В Америке такое представить невозможно, потому что у каждого человека есть своё частное пространство.

Но если вы меня спросите, что лично меня радует в России, то отвечу: в моей стране меня любят. Узнают в лицо, улыбаются мне. И ради этого мне не нужно напрягаться - достаточно просто жить и делать своё дело.