1989 год — особый в жизни виртуоза ситариста пандита Рави Шанкара. В этом году он отмечает 50-летие своей концертной деятельности, которую начал на Всеиндийской музыкальной конференции в Аллахабаде в 1939 году.
С тех пор ему всегда сопутствовал успех. Он выступал перед огромными аудиториями — на В удстокском фестивале в Англии послушать его пришли 350 тысяч человек. Ему не исполнилось и пятидесяти, когда он был признан самым выдающимся музыкантом Востока, и его называли «человеком, который силой своего чарующего таланта завоевал для музыки и культуры Индии самое почетное место в современном мире искусства» и «индийским бриллиантом в сокровищнице мировой музыки». На его долю выпало немало хвалы и хулы, ведь он всегда был известен своей смелостью и независимыми взглядами - шла ли речь о включении индийских par в музыкальную ткань западных симфоний или о его личной жизни, в которой Восток тесно переплетался с Западом. Его сотрудничество с некоторыми рок-группами, в том числе с «Битлз», и согласие принять в «ученики» Джорджа Харрисона (в прошлом одного из участников ансамбля «Битлз») вызвали недовольство и недоумение многих консерваторов. И все же он никогда не отступался от главного — того, что лежит в основе его искусства.
Рави Шанкар родился 7 апреля 1920 года в Бенаресе (ныне Варанаси). Музыка окружала его с самого детства. Здесь, в своей семье, он впитал в себя культуру, в которой музыка чудесным образом переплелась с религией. Ему не было и девяти лет, когда семья перебралась в Париж, чтобы помочь балетной труппе его старшего брата Удая Шанкара. Рави пришлось сменить школу: из традиционной бенгальской перейти во французскую католическую.
Годы жизни в Париже не прошли даром для Рави: он не только выучил несколько языков, но и познакомился с основами хореографии, сценического искусства, актерского мастерства, перенял многие секреты у своего брата Удая. Он также слушал много французской, испанской, русской и венгерской музыки и читал индусские эпосы, бенгальскую классическую литературу и французские романы. Он выступал в балетных спектаклях и научился играть на нескольких музыкальных инструментах. Такая многогранная подготовка расширила его представления о жизни, сформировала его творческую индивидуальность и помогла ему стать разносторонним артистом.
Его вклад в развитие индийской музыки уникален: он проявил себя как щедрый наставник, музыкант, хореограф (постановщик многих известных балетов, таких, как «Мелодия и ритм», «Открытие Индии», «Нава раса ранг»); он был первым дирижером оркестровой группы Всеиндийского радио «Вадья вринда», автором музыки к многочисленным индийским и западным фильмам, дирижером множества индийских инструментальных ансамблей и западных оркестров и сделал многое другое.
Удай Шанкар хотел, чтобы младший брат остался танцевать в его балетной труппе. Но случилось так, что в труппу пришел и продолжительное время гастролировал с ней на Западе устад Лллауддин Хан. Рави Шанкар был потрясен удивительной красотой и великолепием его игры на сароде. «Словно где-то прорвало плотину, и на меня нахлынул океан прекрасной и божественной музыки», — вспоминает он. И тогда он отказался от привлекательной жизни на манящем своим блеском Западе и поступил в скромную школу устада Аллауддин Хана, что расположилась в пыльном и сонном местечке Майхар.
Лишь после серьезной подготовки, на которую ушло несколько лет, строгий наставник разрешил Рави Шанкару выступать на Аллахабадской музыкальной конференции в 1939 году. Хотя его брак с единственной дочерью устада Аллауддина оказался несчастливым и они разошлись, когда их сын Шубхендра был совсем маленьким, это не помешало Рави продолжать выступления со своим шурином устадом Али Акбар Ханом. Их дуэт ситара и сарода поражал гармоничностью звучания.
С детства Рави был страстным поклонником Иегуди Мену-хина. Теперь сам Мену хин признается: «Рави Шанкар преподнес мне драгоценный дар. Он расширил мои представления о возможностях музыки. Я благодарен ему за те несколько мгновений величайшего вдохновения, что довелось мне испытать. Когда он рядом, его магический талант и его музыка дарят прозрение и создают гармонию из хаоса».
Когда к нему пришел человек, желавший написать его биографию, Рави Шанкар предупредил: «О чем бы ни шла речь, пишите только правду. И не делайте скучного панегирика».
Предлагаем вашему вниманию выдержки из интервью, которое он дал недавно в Лакнау Сушиле Мишре.
Сушила Мишра: Впервые я увидела Вас в Алморе — Вы танцевали в балетах Удая Шанкара. Играли ли Вы в ту пору на каких-нибудь музыкальных инструментах?
Рави Шанкар: Да, я с девяти лет начал играть сразу на многих инструментах: на ситаре, сароде, эсрадже, дильрубе, но, конечно же, настоящей подготовки в то время я не получил. Поступив в труппу брата, я стал играть на многих инструментах и танцевать различные партии в его балетах.
М: Да-да, я видела Вас и в балетных спектаклях, и в сольных выступлениях, таких, например, как «Читрасена», который исполнялся в стиле катхак. Но когда Вы переехали в Майхар к уста-ду Аллауддин Хану и начали серьезно учиться игре на ситаре?
Ш: Он пришел в труппу Удая Шанкара в 1935 году, когда мне было 15 лет. Именно тогда я по-настоящему заинтересовался сародом и ситаром. Почти десять месяцев мы гастролировали по Европе, а потом вернулись в Париж. Все это время устад опекал меня — поставил мне пальцы, научил многому другому. Но в ту пору я чаще играл на сароде.
М: Почему же Вы бросили его? Я часто задумывалась, почему Вы не выбрали сарод?
Ш: Очень любопытный вопрос. Не знаю почему, но устад всегда поощрял мой интерес к ситару. На самом деле сарод меня очень привлекал, и я даже несколько раз выступал с ним. Но когда устад попросил меня взяться за ситар, я просто послушался его. Потом, правда, я еще полтора года не мог сделать окончательный выбор — брат хотел, чтобы я продолжал танцевать и помог ему создать, как он мечтал, культурный центр в Алморе. Но вмешалась мировая война — в 1938 году гастроли пришлось прекратить. Тогда я и решил поехать к устаду и серьезно заняться музыкой.
М: Вы не жалели о том, что бросили танцевать? Ш: Нисколько.
М: Если к Вам обратится с просьбой принять его в ученики уже достаточно зрелый человек, Вы примете его или Вы берете только юных?
Ш: Я как раз люблю брать в ученики людей в достаточной степени зрелых, потому что им я могу дать гораздо больше. Вы понимаете мою мысль? Ко мне часто приходили музыканты, уже успевшие чему-то научиться, но, к счастью, все они играли в моей манере, поскольку вольно или невольно переняли ее, слушая мои записи. Поэтому с ними было проще. Если бы они играли в другой манере, мне пришлось бы нелегко.
М: Несмотря на Вашу чрезвычайную занятость и напряженную гастрольную программу, Вы смогли воспитать целую плеяду учеников. Вы также привнесли много нового в самые разные сферы музыки. Что из сделанного Вами принесло наибольшее удовлетворение?
Из журнала «Франтлайи»
Ш: О, это для меня большая мука. У меня с рождения слишком большие запросы, поэтому я никогда не мог достичь того, к чему стремился, и сделать то, что хотел.
М: Может быть, так происходит потому, что Вы ставите себе все более и более трудные задачи?
Ш: Я столько хотел сделать, столь многого достичь...
М: Ваш вклад в музыку кино до сих пор оценивается весьма высоко. Например, песни из фильма «Анурадха», их построенные по принципу раги мелодии и ныне не забыты. К Вам в последнее время обращались с предложениями написать что-нибудь для кино?
Ш: Мои песни к кинофильмам пользовались успехом лишь у настоящих ценителей музыки. Кассовый успех — это нечто другое. Для того чтобы добиться коммерческого успеха, надо постоянно получать предложения, иметь контракты. Я уже сказал, что мои песни нравятся людям с хорошим музыкальным вкусом.
М: Было время, когда Вы смогли помочь многим заблудшим молодым людям на Западе. Теперь наша молодежь страдает от тех же недугов, например от наркомании. Не можете ли Вы как-то помочь ей?
Ш: Скажу Вам откровенно, я всегда был против наркотиков и прочей гадости. Даже когда в моей стране меня несправедливо упрекали в том, что я наживаюсь на движении «хиппи», я делал совсем противоположное. Я говорил им, что нельзя прийти к пониманию индийской музыки, философии или религии через наркотики. Ведь из-за этого я почти разорился. Поверьте, я мог бы стать мультимиллионером, королем рока или раги, если бы просто подпевал им!
М: Но такие люди, как Менухин, поняли и оценили Ваши усилия.
Ш: Я говорю о других. Я всегда старался бороться со злом и найти для нашей музыки достойное место. А они называли это «наживой»! Но благодаря провидению Господа и молитвам моего учителя я смог сделать то, что хотел.
М: Не можете ли Вы помочь таким же образом и нашей молодежи?
Ш: Я делаю все, что в моих силах. Думаю, Вы с удовольствием узнаете, что совсем недавно мы завершили первый этап репетиций балета, либретто которого написал я, а постановку осуществляю вместе с Дхананджаяном, Шантой и Дургалалом.
М: Как он называется и о чем он?
Ш: Я назвал его «Туманные картинки». По сути он о вреде наркотиков, он интересен и зрелищен. М: Это балет?
Ш: Да, это то, что мы назвали музыкальным театром. Постановка заказана «Бирминген туэринг опера компани».
М: Он будет поставлен в Индии?
Ш: Нет, постановка осуществляется там, ведь это они ее заказали. Что я здесь могу поделать? Я очень хотел бы поставить его в Индии. Но, во всяком случае, в будущем году его покажут здесь, и труппа совершит поездку по всей стране.
М: Хореография спектакля построена в стиле бхаратнатьяма и катхакали?
Ш: Нет, это некий свободный стиль. В основе, конечно, катхакали, но в большой степени используется катхак, а также немного бхаратнатьям — в общем, это творческий стиль, который развивал мой брат, — вольное повествование на основе причудливого смешения различных стилей...
М: Постановщиком являетесь Вы сами?
Ш: Да, спектакль ставлю я с помощью профессиональных танцоров. Когда я пишу музыку, у меня перед глазами возникают различные образы. Мне дано это, поскольку я с детства танцевал на сцене. Так что хореографическая концепция целиком принадлежит мне.
М: Мы возлагали огромные надежды на «Хемангану», музыкальную школу, которую Вы основали в Варанаси. Почему Вы решили закрыть ее и перебраться в Дели?
Ш: Вы задали мне вопрос, ответ на который может многим не понравиться. А причина проста. Я вложил в эту школу все свои деньги, а затем понял, что вложил их не туда. Я неравнодушен к Варанаси потому, что родился в этом городе и с детства любил его. Люблю и сейчас...
М: Вы так проникновенно рассказали об этом в своей книге.
Ш: Но я понял, что ошибся с выбором. Это уже не тот Бенарес, что был в моем детстве. Вы же знаете, в Бенаресе тогда жили великие музыканты, великие знатоки санскрита, такие люди, как Бхагвандас и многие другие.
М: Так вот почему из Бенареса уезжают многие музыканты?
Ш: Не знаю, возможно. Но я уже не нашел прежнего Бенареса. В городе засилье хулиганов. Они только и мечтают, как бы прирезать кого-нибудь. Вот их психология. Я надеялся найти совсем другой Бенарес. Знаете, я очень хочу побольше поездить по Уттар Прадеш, ведь этой мой родной штат. Хотя я и родился в Бенгалии, вырос я здесь. В былые времена Аллахабад был центром музыки и культуры. Моя исполнительская карьера началась с выступления на Аллахабадской конференции в 1939 году. А в этом году исполняется 50 лет моей концертной деятельности. Затем мне приходит на память Лакнау, куда мы часто приезжали с устадом Аллауддином выступать в концертах и по радио. Там, в Музыкальном колледже и на Всеиндийском радио, я встречал многих великих музыкантов. Сравните многотысячные аудитории, которые собирались на мои концерты лет двенадцать назад, с нынешними залами. Мне больно говорить об этом. Что происходит с Уттар Прадеш? Что стало с городом, который в былые времена мог похвастать навабом Ваджид Али Ханом, прекрасной школой катхака, прекрасным колледжем, который возглавлял пандит Бхаткханде? Чем занимается современное поколение? Что они делают? Несколько дней назад я пошел на заседание Комитета Хаксара, чтобы узнать, чем занимаются все эти академии, институты и организации. Я твердо уверен: со всеми этими заведениями надо разобраться, надо почистить их... Дело ведь не в том, чтобы набрать семьсот учеников, важно по-настоящему заинтересовать их, а в этом городе (Варанаси)... Вы только подумайте, когда я выступаю в СССР, Новой Зеландии, Скандинавии или еще какой-нибудь далекой стране, залы набиты до отказа, люди переживают из-за того, что не могут достать билета на концерт. Затем, испытывая ностальгию по прошлому, я приезжаю в Лакнау — и что же я вижу в зале! Дело ведь не во мне, а в отношении людей к искусству. Таких мест, конечно, много, но Уттар Прадеш и Бихар, по-моему, в наихудшем положении.
М: Что Вы можете сказать о Махараштре, Бенгалии и юге? Вы довольны аудиториями, которые собираются там?
Ш: Махараштра и Бенгалия прекрасны. Не знаю, может быть, и в Уттар Прадеш найдется несколько приличных мест. А юг — великолепен. Больше всего я расстраиваюсь из-за таких городов, как Варанаси, Аллахабад, Лакнау, ведь я видел их в годы расцвета — тридцать, сорок, а то и пятьдесят лет назад.
М: Вы подготовили столько блестящих молодых исполнителей. Хотели бы Вы, чтобы Ваш сын Шубхендра остался в музыке?
Ш: Я с радостью раскрою Вам один секрет — он вернулся в нее. Уже около трех лет он выступает со мной в концертах в Европе и Соединенных Штатах. В следующем году я собираюсь привезти его сюда. Вы же знаете, в будущем году мне исполнится 70 лет.
М: Прекрасная новость! Я очень рада, что он будет выступать в Индии... В своей автобиографии Вы писали о духовных переживаниях, которые приносит Вам музыка. Это есть и сейчас?
Ш: Это глубоко личные переживания, и я не хотел бы говорить об этом. Но должен сказать, что духовность, по-моему, самое главное в нашей музыке. Если нет этого понимания духовности, нет в музыке и души. Музыкант должен уметь передать это ощущение своим слушателям. Игра на публику и демонстрация своей техники мне претят. Все это достигается тренировкой. Как в беге на Олимпийских играх. Там принято бить рекорды. Поэтому бесконечно и гонятся за «техникой». Я расскажу Вам случай из жизни устада. Однажды один ученый рассказывал ему о спутнике, который запустили в космос, потом перешел на музыку и спросил его, какого он мнения о фантастической «технике» современных молодых исполнителей. Устад изобразил на лице восхищение и ответил: «Конечно, техника у них превосходна. Иногда мне приходится задумываться, чем же я занимался всю жизнь». Затем, когда тот ученый стал опять рассказывать об успехах современной науки, устад спросил его: «Скажите, как высоко смог полететь человек?» «На миллионы миль. Скоро человек улетит за Луну», — ответил ученый. «А как глубоко смог опуститься человек?» — последовал вопрос. «Наверное, миль на семь», — сказал ученый. Мудрый смысл его вопросов стал ясен, когда устад вымолвил: «И всего-то?! Залез так высоко, а до корней не добрался». Он хотел объяснить, что и в музыке легко взлететь ввысь, но очень трудно постичь глубины искусства.
М: Когда устад умер, много спорили о его возрасте. Ему исполнилось сто лет или он был еще старше?
Ш: Я знаю, что даже мои близкие будут ругать меня за то, что сейчас скажу. По некоторым нашим подсчетам, он родился примерно в 1877 году. Будь он сейчас жив, ему бы исполнилось 111 лет. Но когда он умер, ему, конечно, не было ста лет. Столетний юбилей поспешили отпраздновать при его жизни. Я даже говорил об этом с Хумаюном Кабиром. Но все уже было подготовлено, и я побоялся огорчить его. Он сильно постарел, и, похоже, ему нравилась вся эта суета. Я чувствую свою вину, но по крайней мере я не дал им выпустить марку в честь его столетнего юбилея.
М: Вы не собираетесь основать академию, чтобы увековечить его имя и труд?
Ш: Основать такую академию проще простого, но взгляните на все эти некогда славные заведения: Шантиникетан, Ауро-биндо Ашрам. Стоит ли затевать подобное? К тому же некоторые ученики устада уже сделали это. Его сын Али Акбар открыл такую академию в США. Я думаю, гораздо важнее следовать той музыкальной идее, которую он исповедовал. По-моему, важнее верно и в полном объеме передать его искусство многочисленным ученикам, чем воздвигнуть в память о нем здание, поддерживать которое в надлежащем порядке мне вряд ли удастся.
М: У Вас такое множество учеников. Они могут продолжить Ваше начинание. Все, что Вам нужно сделать, — лишь назвать академию его именем.
Ш: Согласен. Я чувствую, что должен сделать что-нибудь в этом духе. Пока я к этому не готов, но думаю, что иду в этом направлении. Устад всегда жаловался на Майхар, говорил, что обосновался в городе, где слишком много камня и мало музыки. Это место и вправду не музыкально. У него не было ни одного местного ученика, конечно, если не считать его покровителя махараджу. Устад никогда не уставал обучать людей музыке. Ему стоило большого труда и тяжких мучений подготовить Майхар-ский оркестр, но каждый из его музыкантов в отдельности казался бездушным роботом. Разве на камне растут цветы?
М: Когда на Всеиндийском радио Вы создавали оркестр «Вадья вринда», Вас, вероятно, вдохновлял пример Майхарского оркестра?
Ш: Я полюбил оркестры с детства, с того времени, когда, гастролируя с танцевальной труппой брата, смог послушать величайших дирижеров современного Запада и многие знаменитые симфонии. Во мне всегда звучала музыка. А в Индии я слушал композиции Тимира Барана, Ширале и устада. У них я тоже черпал вдохновение.
М: Что Вы испытывали, когда еще мальчиком переехали из Бенареса в Париж?
Ш: О, меня охватило возбуждение, похожее на лихорадку. И душу, и тело.
М: Но ведь Вы приобрели там большой опыт.
Ш: Да, я учился во французской школе. Представьте, внезапно, когда мне было всего десять, я оказался в мире взрослых, мое детство кончилось. Со всем хорошим и плохим, что бывает в нем. Я был вынужден быстро взрослеть. Мы жили в вечной спешке. И конечно, было много взлетов и падений.
М: Мы с Вами работали на Всеиндийском радио примерно в одно и то же время. Что, по-Вашему, изменилось на радио с тех пор?
Ш: Я теперь почти не слушаю радио. Несмотря на то что там появилась современная аппаратура, качество трансляции резко ухудшилось. Дело во всеобщем равнодушии. Если даже в Дели я не могу послушать национальную музыкальную программу без эфирных помех и искажений, какой прок от всей этой современной техники?!
М: Могу я задать вопрос, касающийся Вашей личной жизни? Все мы почему-то предполагали, что когда-нибудь Вы снова женитесь, и вот недавно это случилось. Почему Вы так долго откладывали этот шаг?
Ш: Могу без обиняков ответить на этот вопрос. Собственный опыт семейной жизни и примеры из жизни людей, с которыми я был знаком, так повлияли на меня, что я потерял всякое уважение к институту брака. Я считаю, что мужчина и женщина могут быть счастливы друг с другом и не вступая в брак. Я нагляделся на разбитые семьи и сам испытал душевные муки.
М: Что же тогда возродило Вашу веру в счастливый брак?
Ш: Возможно, дело в моем возрасте, а также в глубокой и столь длительной привязанности ко мне этой женщины.
М: Она музыкант или танцовщица?
Ш: Как профессионал ни то, ни другое. Но Вы знаете, в брахманских семьях на юге девочек, по традиции, с детства учили петь, играть на вине или танцевать бхаратанатьям. У нее очень хорошая подготовка, но на сцене она никогда не выступала.
М: Вдохновляет ли Вас по-прежнему музыкальная атмосфера юга?
Ш: Южанам повезло — их музыку не заперли на несколько столетий в царском дворце. На юге она всегда оставалась достоянием простого народа. Вот почему южане гораздо более музыкальны. В любом из них столько музыки! Поэтому и уровень восприятия до сих пор высок.
М: Что Вы думаете о будущем нашей музыки? Возможен ли оптимистический прогноз?
Ш: Да, я смотрю с большим оптимизмом на будущее нашей музыки. Но кто может быть уверенным в завтрашнем дне, пока существует ядерное оружие? А выхлопные газы автомобилей, всякие химикаты, которые медленно убивают нас! Ведь люди заболевают бронхиальной астмой, раком мозга и прочими болезнями. Все это меня по-настоящему страшит. Ну, а в том, что касается музыки, я оптимист. Среди молодых есть много потрясающе одаренных людей. Намного больше, чем было раньше. Только у молодежи должно быть больше терпения. Она не должна спешить прославиться. Я с большим оптимизмом смотрю в будущее. Волноваться за нашу музыку не приходится.
Комментариев нет:
Отправить комментарий