Заграница

Владимир Шемотюк

Миров было три — первый, второй и третий, развивающийся. Заграница была плохой и хорошей, иностранец тоже — или шпион, или брат в неволе. Молодое задорное сердце, когда оно многого хочет, делит жизнь по черно-белому признаку, а людей — на своих и врагов.

Перед художественным фильмом крутили еженедельный киножурнал “Новости дня”, где после своих пленумов давали заграничную хронику. Под оркестр народных инструментов созревали яблоки в Болгарии, а под саксофон бушевал ураган в Майами.

Понятно, откуда заказывалась эта музыка. “Всем известно, что Земля начинается с Кремля”. Лектор доносил на места о международном положении. Политическая потребность в первую очередь делит на СВОИХ и ЧУЖИХ.

Но мечтательность, даже застегнутая на все пуговицы, просвечивает сквозь конъюнктуру. Какие книжки читали в детстве “кремлевские мечтатели”? Наверное, те, которые потом надолго остались в списке рекомендованных. Заграничные — в конце, как самые интересные: “Хижина дяди Тома” Г. Бичер - Стоу, “Овод” Э.-Л. Войнич, Джек Лондон... Классовый дальтонизм, приводящий к черно-белому зрению, был заразителен и проникал во все сферы — среди мировых знаменитостей в любых отраслях определялись “друзья нашего народа”, и только они представляли культуру своей страны. Что приводило к пятнистости мировой культуры, с трудом изживаемой и посей день.

Конец классовой идеологии не означает, что с делением на плохих и хороших покончено. Остаются бессознательные национальные симпатии - тот упорный уровень, с чем сознание и выходит в свет.

Свободный обмен мнениями друг о друге, легко проникающий сквозь границы, мог бы формировать универсальные оценки, пополняясь противоречиями и курьезами. Но происходит не так. Вместо сплетения в объемную картину выстраивается просто линейная табель о рангах. Она суммирует оценки с трибуны — или за столом, надувшись и приосанившись, — или расслабившись и конфиденциально. Сначала о том, что нет плохих и хороших; потом о раздражении, которое вызывают такие-то, или, что у таких-то еще учиться и учиться, или что такие-то как были чурками, хоть кол на голове теши...

Линейный ранжир, кроме соседей и беллетристов, сочиняют и авторитетные источники — историки, экономисты, культурологи и просто статистики, которые знают все. Автор не может быть объективным, не выходя из своего национального гумуса. Чем этот автор нам и интересен, в конце концов. Как старая фантастика может быть интересна только потому, что характеризует нам самого фантаста и его время. Номер, получаемый нами в заграничном рейтинге, больше скажет о тех, кто нам его дал. О тех, кто доктора Живаго, например, представлял Омаром Шерифом, и кто православные купола путал с Тадж-Махалом.

В нашем прежнем мире тоже были поразительные примеры очарованности нездешним. Сказочные грезы об Артеке, например, где под подушкой каждое утро — коробка шоколадных конфет. Или уже не детский фольклор, а “Пионерская зорька”, в которой всегда говорили о какой-то 376-ой московской школе, где учителя строгие, но справедливые, а ребята совсем не похожи на тех ленивых, злых и глупых, которые учатся в твоей школе.

О, счастливые места! Стоит теперь о знаменитой американской улыбке выпытывать у тех, кто уже оттуда вернулся. Паруса внутренней эмиграции лопнули на рубеже 90-х. И остался простой вопрос, обращенный к живущим: “Счастлив ли ты?”

СВОЕ-ЧУЖОЕ настолько глубокая категория, что зазорно касаться ее походя. Поэтому подойдем к предмету сразу вплотную — со стороны обывательской психологии, где в стороне от строгих тем разместилась мечтательность.

Итак, Заграница — не для политики и даже не для страноведения, а для осознания места на Земле.

Проживание размечает поверхность. Трется локтями, смешивает дыхания. Пар изо рта уходи т в тучу, слезы собираются в реки, в хохоте слышится гром. Парус за горизонтом округляет планету. Души застревают на светлой стороне Луны и в ее темной части. От воздушного змея нитка тянется упруго, пружинит к облаку. Змея и не видно уже, а веревочка - вот она, в руках. Когда сыро — опасно, может убить, Леонард Эйлер так погиб. Не знали еще, что нельзя притрагиваться проводником к сильно удаленным предметам.

Небо и океан безграничны. Тучи, птицы, паруса — символы свободы. Служат ей моряки и авиаторы. И подводный флот безграничнее надводного. Вслушайтесь: “воздушный коридор”, “территориальные воды” — странные словосочетания. Бренность земли гранична. Брение — глина, из которой сделан Адам.

Заграница — мечта. Монеты и марки собирают, чтобы потрогать ее кусочки руками.

Заграница — воображаемая категория. На деле — все тот же угол стены, стул, и никуда не деться, житье - бытье мое. Куда ни удались, — везде одно и то же. Но дурманит откуда-то цветная пыль. Она, то за спиной, то впереди, за турникетом, шлагбаумом... Оглянешься, подпрыгнешь, перелезешь — нет, опять не здесь.

Поэтичности и чудеса даже вынесем за скобки. Есть область, где мечтательность и строгость уживаются — просвещение. Легальная форма присвоенья чужого. Послать за границу учиться — как возгонять мечту. Если назад не вернется, тогда — эмиграция, ни одна революция без нее не обошлась, но это другая история.

Богатый иностранец — носитель благодати, дары приносящий. Бедные беженцы, несчастные инородцы — вторсырье. К ним — в резиновых перчатках и спецодежде. Турист тоже не человек — товар, статья дохода. Там, где граждане уверены, что живут лучше всех, иностранцу тоскливо и досадно, там неприязнь множится на неприязнь. Самоунижение, ироничное к себе отношение оказывает па посторонних благоприятный эффект. Не говоря о том, что оно и для внутреннего пользования гигиеничней — самокритика, как гарантия динамичности и открытости. Не путать с попрошайничеством, посыпанием пеплом власы и паразитизмом.

СВОЕ лицо, лица СВОИХ, ЧУЖИЕ лица. СВОИ известны потому, что свои. ЧУЖИЕ тоже известны — тем, что неизвестны. Со СВОИМ лицом хуже — без специального усилия (зеркала или фото) его и увидеть нельзя. Как слово “расческа” отсутствует в Частотном словаре за редкостью — предмет настолько здесь, что неназываем. СВОЕ растворено в поле зрения — ЧУЖОЕ напротив, колом торчит.

Пустота СВОЕГО, это слепое пятно, проясняется при движении к ЧУЖОМУ. СВОЕ тогда теряет прозрачность и открывается, что, например, от себя очень даже убежишь. Что этот никакой “я” может из ничего сделаться иностранцем (!), а СВОЕ, которое принимаешь за центр, превращается в картинку средь прочих веером разлетающихся, — вокруг чего?

Вокруг небытия. Того, что сидело в старом темном шкафу, где прятался в детстве. Откуда и пошло все, в том числе Родина.

Перешагивая через гражданство, преодолевая инстинкт обладания местом, превращаешься в личность космическую, ответственную за человечество в целом. Что означает и свойство песчинки сыпучей, рассеянной и уязвимой для совсем простых процедур принужденья. От которых свободен, когда хранит буфер группового посредства. Лишь через среду мог нас касаться тлен небытия. А так — мы с ним лицом к лицу. Вот какова плата за уникальность.

А универсальный критерий “Счастлив ли ты?” остается единственным в субординации наций.